Закончились новогодние праздники, а, вместе с ними, и традиционные для российских балетных трупп серии «Щелкунчиков». Автор журнала «Pro танец» Андрей Галкин посетил два представления этого балета в Московском академическом музыкальном театре им. К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко, где идет версия В.И. Вайнонена. Утром 31-го декабря Машу-принцессу танцевала Анастасия Лименько. Вечером 2-го января – Оксана Кардаш. Партнером обеих выступил Сергей Мануйлов.

Именно он стал главным открытием нынешнего блока «Щелкунчиков», хотя постановка ничего подобного не обещала. Партия принца, выстроенная в канонах классики, не содержащая больших игровых сцен, вроде бы и не рассчитана на данные артиста деми-классического амплуа. Однако Сергей, исполняя ее, ни в чем не отступил от собственной индивидуальности и показал себя таким же вдумчивым, проживающим без скидок каждый миг сценического действия танцовщиком-актером, как и в других своих ролях. Он не стремился изображать идеализированный персонаж. Его принц словно сохранял связь с предшествующей ему в спектакле ожившей куклой. Мануйлов ярче высветил ту едва уловимую долю гротеска, которую Вайнонен подмешал в чисто классическую, на первый взгляд, хореографию. Ладная, но как бы слегка уменьшенная в пропорциях фигурка его Щелкунчика раз за разом взлетала над сценой, с забавной отвагой рассекая воздух грудью в jetés и sissonnes, а в начале вариации с игрушечным щегольством зависая в больших chamgements de pied. (Удачно намеченный ими образ могли бы продлить sauts de basque и cabrioles, но, увы, оригинальный текст двух других частей мужского соло почти забыт в Москве).

Для обеих Маш Щелкунчик-принц Мануйлова был не просто условным кавалером, а равноправным, ни на секунду не отступающим в тень, партнером. Гофмановская тема волшебно преображенного деревянного солдатика по-разному развивалась в зависимости от того, как вела свою партию каждая из двух артисток.

В спектакле 31-го декабря над героями властвовала музыка. В первом акте Маша – Лименько передала и разрастающийся до гимнического ликования восторг души перед открывшимся простором мира (в дуэте), и тревожный разбег стихии в быстрой части вальса снежных хлопьев. В па-де-де второго акта большие позы, возникая одна за другой, вторили строгому звучанию главной темы адажио, а маленькие прыжочки в вариации звенели в унисон с солирующей челестой. В немногих игровых фрагментах партии Лименько наметила образ своей героини – девочки, только-только заглядывающей во взрослую жизнь и примеривающей на себя, но еще не принимающей роль взрослой девушки. Все с ней случалось впервые, все вызывало удивление, а ее сердце еще не знало боли потерь. Всматриваясь вдаль, она весело встречала первые снежинки, но также весело провожала всю их стайку после танца.

В расколдованном Щелкунчике Маша-Лименько обретала верного друга, спутника в волшебных играх. Оттого так выразительно выглядели мизансцены первого акта – радостное кружение пары перед снежным вальсом и, особенно, финал, в котором герои оставались на сцене вдвоем, и никто и ничто, кроме них самих, не было им нужно для полного счастья. Но отсюда же вытекала и некоторая интровертность поведения Маши и принца в па-де-де. Музыка погружала их в серьезность переживаемого момента, и они растворялись в ней без остатка, словно бы забывая о чувствах.

По строгому счету, «Щелкунчику» уходящего 2015 года не хватало капли романтики. Спектакль получился о детской дружбе, быть может, о дружбе, подходящей к грани любви, но ни разу ее не переходящей.

Это упущение сторицей восполнил вечер 2-го января, когда в партии Маши вышла Оксана Кардаш – балерина, соединяющая эфемерное совершенство видений тальониевского репертуара с загадочной грацией версальских прелестниц. Все движения своей героини – от простого жеста поданной партнеру руки до поз в воздушных поддержках – Кардаш наполнила неуловимостью вечно ускользающей романтической красоты. Идеала, норовящего унестись с порывами ночного вихря, улететь вслед за снежинками, но каким-то чудом в рождественскую ночь ставшего достижимым и осязаемым.

Маша-Кардаш видела себя во сне Прекрасной дамой и искала в Щелкунчике-принце не друга, не возлюбленного, а рыцаря, готового ей служить. Она действительно находила его – выступая в паре с новой исполнительницей, Мануйлов сумел внести нежность в привычные элементы дуэтной классики, даже такие условные, как «рыбки».

Маленькое адажио разворачивалось в фантастическую картину осуществления совершенно невозможной мечты. Танец утверждал здесь собственное содержание, контрапунктически соотносившееся с содержанием музыки. Совпадая с ней в общем сказочном настроении, движения артистов оттеняли мощное звучание оркестровых кульминаций своей прозрачностью, напоминавшей об иллюзорности обретенного счастья и неизбежности пробуждения.

Мотив рыцарского служения Щелкунчика Маше длили начальные сцены второго акта. У Кардаш и Мануйлова крупным планом выделился обычно проходящий незаметно мимический диалог внутри елочного шара, в котором герои плывут в Конфитюренбург. Щелкунчик показывал своей спутнице ландшафты волшебной страны, и их вид рождал в душе Маши сладкое волнение. Следующий эпизод – прибытие в царство сладостей – давал принцу действенную характеристику. Каждый его жест светился торжественностью и благородством. Все совершалось им ради возлюбленной: для нее по мановению волшебной палочки слетались бабочки, изгонялись летучие мыши, и, наконец, из-за взлетавшего к колосникам черного занавеса появлялась большая группа обитателей Конфитюренбурга.

Новый этап развития центральной темы спектакля раскрывало па-де-де. Его хореография, выдержанная Вайноненом в стиле академических ансамблей конца XIX в., исключает воздушные полеты ввысь и вдаль. Образ на секунду пойманной мечты то совсем растворялся здесь в бриллиантовой огранке па, у Кардаш являвших действительно классическую красоту, то выступал исподволь. В средней части адажио и в вариации танец отвечал элегичности музыки, а на лице балерины, споря с печалью того и другого, расцветала легкая улыбка, словно говорившая о реальности рождественского сна. Мечта становилась явью в коде и в финальном вальсе. Сердца влюбленных бились в унисон, и они рассекали сцену в последних прыжковых комбинациях, чтобы затем исчезнуть в темноте, уступив место маленькой Маше с деревянной игрушкой.

Вечерний спектакль 2-го января по своему смыслу стал как бы «взрослым» продолжением разыгранной двумя днями ранее истории. На место дружбы, готовой перерасти в любовь, в нем заступала любовь как таковая, идеальный образ идеальных чувств. На место детского сна, в котором возможно все – грезы о счастье, возможном лишь в пределах самих этих грез.

Фантастика по-разному соотносилась с обрамляющей ее реальностью в двух «Щелкунчиках», и это делало их непохожими друг на друга. Роднили же их царившая на сцене атмосфера волшебства и передававшийся от артистов в зал магнетизм подлинного вдохновения.

Андрей Галкин

Фото Вадима Лапина