О Махмуде Эсамбаеве говорили, что он родился для того, чтобы танцевать. Для него, никогда не посещавшего хореографических студий и училищ, не существовало технических преград – всё, что хотело выразить его тело, подхватываемое гипнотизирующими ритмами шаманской пляски, чечено-ингушской лезгинки или испанского номера «Ла Коррида», складывалось в танец невероятной пластики и темперамента.  «Танец – это жизнь. Я дышу через танец. Легкие не в счет», – признавался Эсамбаев. 15 июля исполняется 92 года со дня рождения легендарного артиста.

«Балерина»

Махмуда Алисултановича Эсамбаева, родившегося в предгорном ауле Старые Атаги, готовили к жизни пастуха: несмотря на любовь к танцу и песне, чеченцы, испокон веков наследовавшие мастерство своих отцов и дедов, не одобряли артистические профессии. Однако юноша Махмуд настаивал на своем и начал самостоятельно изучать танцевальные традиции родных мест. Не останавливало ни отчаянное сопротивление отца, видевшего в сыне сбившегося с пути «бесполезного плясуна», ни отсутствие преподавателей. «Я с детства подсознательно ощутил волшебную связь народного танца с жизнью», – писал спустя десятилетия Эсамбаев в своей статье-исповеди «Радость танца».

«Балерина!» – так поначалу дразнили Махмуда сверстники, глядя, как он застывает на носке одной ноги и грациозно балансирует в сложной позе. Когда же в пятнадцатилетнем возрасте «балерина» начал солировать в номерах Чечено-Ингушского ансамбля песни и пляски, а спустя четыре года был принят в Пятигорский театр музыкальной комедии, смешки утихли.

Эсамбаевский стиль

Высокий и стройный (при росте 180 см. у Эсамбаева на протяжении всей его сценической жизни была талия-мечта для многих женщин – 47 см.), молодой танцовщик, несмотря на отсутствие «классической базы», с первых репетиций показал не только отличную технику, но и редкую для всякого артиста способность безукоризненно схватывать стиль танца. Как губка Махмуд впитывал замечания педагогов и, на лету запоминая наиболее характерные движения, осваивал танцевальные части партий. Позже, когда строгое воспроизведение хореографического текста перестало быть необходимостью, Махмуд начал импровизировать. Эта раскрепощенность,  не такая заметная в эпизодических партиях вроде молодого польского пана в балете «Бахчисарайский фонтан» или испанского танцора в «Лебедином озере», в буквальном смысле слова спасла его во время одного из театральных форс-мажоров.

За день до «Лебединого» артиста неожиданно вызвали к главному балетмейстеру И.А. Ковтунову.

– Исполнитель роли Ротбарта заболел. Станцуешь завтра Злого Гения?

– Смогу ли? – опешил Эсамбаев. – За одни сутки... без всякой подготовки?..

И за две репетиции Махмуд Эсамбаев был введен в академический спектакль. Наполнив роль драматизмом и силой, его Злой Гений танцевал так, словно бы за плечами были десятки репетиций, а поверженный принцем Зигфридом, он погибал под гром аплодисментов.

Народы мира в танце

И все-таки, несмотря на признание в спектаклях классического репертуара, мечты Махмуда Эсамбаева неизменно уводили его к номерам-новеллам, благодаря которым можно было бы совершать танцевальные «путешествия» по всему миру. Окончательно оставив Киргизский театр оперы и балеты во Фрунзе в 1956 г., Эсамбаев твердо решил посвятить себя работе на эстраде и двинулся в трудный путь.

К тому времени уже двадцать лет существовал государственный ансамбль народного танца, развивавшийся под руководством легендарного Игоря Моисеева. Именно его, к слову, Эсамбаев считал своим духовным отцом. Подобно тому, как Моисеев «коллекционировал» танцы народов мира, Эсамбаев также решил обратиться к народному танцевальному творчеству и объединить свои поиски в единой сольной программе. Замысел был смелым, поскольку традиций сольного исполнения национальных танцев не существовало. Эсамбаеву, одному артисту, удалось сделать то, что под силу было целому ансамблю. Так появился  своеобразный театр одного актера.

Наблюдая за Эсамбаевым в номере «Охотник и Орел», зрители попадали в Монголию, в Башкирию их переносила миниатюра «Воин», в Индию – «Золотой бог», в Бразилию – знаменитая «Макумба». Были и таджикский танец «Воинственный», и колумбийская «Бамбука», испанский «Танец огня», еврейский номер «Портняжка»… «Что бы я ни танцевал, о чем бы я ни думал, мне хочется без конца рассказывать людям. Танец – искусство радости: поэтому ему так привольно дышится, так отлично живется на нашей земле», – говорил Эсамбаев.

От года к году сольная программа корректировалась, но ее начало всегда оставалось неизменным: каждый свой концерт Эсамбаев открывал чечено-ингушской лезгинкой. Чеченец, представитель гордого народа, он бывал особенно счастлив, когда старики говорили ему: «Ты танцуешь, как танцуют у нас в народе».

Исполнение лезгинки – это воскрешение воспоминаний детства – цветущих лугов родного аула, полетов орлов над снежными вершинами, пения горных рек, величавой поступи танцующих. Повторить грацию, с которой Эсамбаев, поднимаясь на пальцы, начинал свой бесшумный полет над землей, круг за кругом, как птица, окидывая взглядом близлежащие земли, невозможно, как невозможно разгадать секрет его совершенной пластики, благородства осанки, внутренней красоты каждого движения. Но его искусство запечатлено на кинопленках и снимках, его мысль – в статьях и записанной устной речи. «Мало сказать, что танец – это радость. Сама человеческая радость – это танец. Радость танцевальна!».