“Догоняя время” − это история о том, как короткая фраза, вырванная из контекста в качестве рекламы, искажает действительность, где радужные ожидания заканчиваются грустным разочарованием.

Балетная труппа Лионской оперы (Lyon Opera Ballet, Франция) была создана в 1984 году. За основу творческой концепции молодого театра была взята идея традиционной балетной труппы, исполняющей работы современных хореографов и работающей преимущественно в техниках современного танца. Так, за тридцать лет существования Лионского балета ими были представлены работы таких хореографов как Уильям Форсайт, Иржи Килиан, Матс Эк, Анжелен Прельжокаж, Триша Браун, Ральф Лемон, Люсинда Чайлдс и многих - многих других европейских и американских балетмейстеров.

Сегодня Лионский балет нельзя назвать начинающей, неопытной труппой, стремящейся найти свой стиль, свой уровень технического мастерства, своего зрителя. Труппа активно гастролирует, принимает участие в самых значимых и интересных фестивалях и мероприятиях по всему миру.

Знание всех этих неопровержимых фактов подкупает, рождает веру и желание как можно скорее приобщиться, увидеть своими глазами, почувствовать силу талантливого хореографического слова. В программе нью-йоркских гастролей заявлена премьера “Sunshine” израильского хореографа, работающего во Франции Эмануэля Гата, а также “Sarabande” Бенджамина Мильпье и “Steptext” Уильяма Форсайта. Имена более чем громкие. Но все распалось: имена отдельно, балет отдельно, искусство в стороне и полное безраздельное ощущение отсутствия творческого вдохновения и вполне естественного желания пережить период стагнации всеми возможными средствами.

Со всеми случаются творческие неудачи, но программа Лионского балета была сплошь соткана из неуверенности, непопадания и неактуальности.

Открыла нью-йоркскую программу “Сарабанда” (“Sarabande”) в постановке Бенджамина Мильпье, французского хореографа и руководителя балетной труппы Гранд Опера. Работа легкая по настроению: живой аккомпанемент скрипки и флейты, вдохновенная музыка Баха, четыре танцовщика, проникновенно участвующих в танце − все это чутко отозвалось в жаждущей умного танца душе. Соло, дуэты, ансамбли “Сарабанды” как стремление хореографа найти индивидуальность и преподнести ее с помощью языка тела. По всему было видно, Мильпье не искал случайных совпадений, решающих его работу за него, он помещал каждого отдельного танцовщика в плоскость безмолвного. Точно следуя за музыкальной партитурой, Мильпье создал тонкую и хорошо читаемую канву танцевального повествования, ясную и выразительную, но немного простоватую. Простоты, уводящей “Сарабанду” в некоторую обыденность, добавили по-детски раскрашенные рубашки в клетку и незатейливые, не позволяющие двигаться свободно, брюки и к тому же невыигрышный свет, будто отдельно работающий от всего произведения.

В целом, “Сарабанда” получилась атмосферной и наполненной благодаря талантливому языку балетмейстера, гениальной музыке Баха и ее чувственному живому исполнению.

“Sunshine” − танец ансамбля под собранный хореографом ни на что не похожий звуковой ряд, состоящий из голосов, звуков и клочьев музыки. Постановщик Эмануэль Гат говорит, что был вдохновлен тем творческим процессом, который сопутствовал созданию этого произведения. Путанно и нелогично, но тем не менее зритель увидел “Sunshine”.

Немного вялая, предсказуемая композиция, выстроенная из как бы случайных пересечений, беспрерывно двигающихся танцовщиков, мужчин и женщин. Слово “случайных” вряд ли уместно в данном контексте, хореограф сухо, весьма абстрактно и обтекаемо вымучил каждый отдельный эпизод, пытаясь добиться органичного контакта внутри композиции. Точки соприкосновения в пространстве получились неуклюжими и неохотными, а сами танцовщики просуществовали на сцене, отбывая свою партию без эмоций, визуального контакта и минимального обмена энергией. Инертная масса тяжелого звукового ряда, пустых артистов и вязкого пространства, загубленного авторским световым решением, оставляющего больше тьмы, чем света, вызвала огромное противоречие с самим названием произведения. “Sunshine” − это солнечный свет, сияние и теплая, умиротворяющая вереница ассоциативных эмоций и ощущений, следующих за этим словом. Небрежно одетые танцовщики, неточно и нечисто работающие в технике и в предлагаемых обстоятельствах, оказались неспособными добыть солнечный свет из исходного хореографического материала.

И вот... Уильям Форсайт. Долгожданное событие вечера, увидевшее свет рампы в 1985 году. Ничего и не смущало с самого начала, это же Форсайт. Настоящее искусство живет в веках, приобретая все новые краски в неизбежно меняющихся временах и нравах. Лишь трепетное ожидание, приятное волнение от новой встречи с неновой работой Форсайта, уплотняли воздух зрительного зала, заставляя замирать души в предвкушении большого танца.

“Steptext” предполагает напряженное, эмоциональное повествование от лица четырех действующих лиц: трех танцовщиков мужского пола в черном и танцовщицы в красном. Каждый из них рассказывает свою историю, при этом пересекаясь друг с другом, выстраивая характерную линию поведения, об этом хореография соло и па-де-де. У героини к тому же есть право выбирать, приближать, отказывать, решать и за себя, и за своих партнеров.

Новизна, актуальность и драматизм этого произведения, к сожалению, остались далеко в прошлом. И это явилось самым большим препятствием на пути к признанию современным зрителем. Танец модерн и его сиюминутная лексика оказались скоропортящимися средствами актуального театра. Танцовщица, неумело работающая на пальцах, а вместе с ней и три совершенно разных по телосложению и технике танцовщика в носках-гетрах серого цвета как нелепое противопоставление предполагаемой грации, заведомой силе и притягательности мужского исполнения.

Танец не случился здесь и сейчас. Артистам Лионского балета не хватило опыта и мастерства, чтобы исполнить “Steptext” как когда-то задумывал и ставил Уильям Форсайт. А самому произведению не хватило глубины, образности и драматургической составляющей, чтобы опередить время и остаться острым и свежим даже спустя двадцать лет.

Сама композиция, выстроенная в строгом понимании логики и законов сцены, показалась теперь пустоватой, с неоправданными пробелами и неуместной однобокостью. Скупость визуального решения как вызов времени и традициям тогда, сейчас явились ограниченностью художественного мышления. Некоторая скудность хореографического языка, особенно бросающаяся в глаза в многочисленных па-де-де, породила ряд мыслей о затянутости и невозможности художника высказаться в полной мере, как возможно задумывалось изначально.

Абстрагируясь от разочарования, вызванного будоражащим ожиданием чуда, от прошлого опыта познания мира Уильяма Форсайта, необходимо сказать, что “Steptext” все же крепкая постановка, имеющая право на существование, но скорее в истории хореографического наследия, нежели на современной сцене. Уж слишком далеко мы шагнули вперед, исследовав с помощью тела самые разнообразные темы, вынеся на сцену самые неожиданные литературные сюжеты.

Безграничное уважение и любовь к выдающемуся таланту Форсайта меньше не стали, но трудно испытать подобные чувства по отношению к молодым артистам Лионской балетной труппы. Не покидало ощущение, что разучивая текст, они не ставят перед собой никакой творческой задачи, не погружаются в материал, не вынимают своих ангелов и демонов.

Напыщенная мистификация Форсайта, заряженная скрипичным соло ре-минор Баха, исполнилась механически без малейшего визуального включения исполнителей в партии.

Большое искусство в танце − это не талант и харизма одного человека, это скорее необъяснимое, божественное провидение, приводящее в одно место и талантливого балетмейстера, и выученных и не менее талантливых танцовщиков, и художников по костюмам и свету, а также менеджеров и директоров труппы.

Возможно, в погоне за громкими именами и былыми успехами Лионский балет немного потерялся во времени, утратив на мгновение чувство необходимой любому творческому высказыванию актуальности. Их благородное стремление сохранить наследие, вдохнуть новую жизнь в достойные произведения, родом из прошлого, заслуживает признания и высокой оценки. Но и в искусстве есть времена и расстояния, и в любом исполнении даже признанных шедевров есть очевидное “плохо” и “хорошо”.

Марина Медведева

Фото: Мишель Кавалька