25 января состоялся первый показ спектаклей-номинантов на премию "Золотая Маска". На исторической сцене Большого труппа Мариинского театра представила свою программу одноактных балетов.

.

Смертирей беззыбких пляска,

Времирей узывных сказка.

Велимир Хлебников

 Строки поэта-футуриста как нельзя лучше характеризуют атмосферу привезённой в Москву Мариинским театром «Весны священной» в хореографии Саши Вальц. В своей версии, приуроченной к столетию оригинального спектакля,  немецкий хореограф обращается к мрачным «времирям» детства человечества.

 По мнению Вальц,  древние времена — отнюдь не золотой век, позволивший человеку счастливо устроиться под ярко-голубым небом, среди пасторально раскинувшихся заливных лугов и зелёных холмов, которые ему подарил по доброте душевной великий сказочник и фантазёр Рерих.  Беззащитное новорождённое человечество, неведомой силой выброшенное в жизнь, первым из чувств познало страх. Он-то и стал основой существования, отразился как на самих людях, так и на мире вокруг них. Недаром чуть ли не единственной деталью оформления сцены является горка из песка, слишком похожего на пепел: жизнь зародилась на пепелище, на нём же шло её течение и развитие со всеми племенными ритуалами, здесь же она и закончится, вновь обратив всё в пепел. Помещённый в непроглядный сумрак жизни, весьма убедительно воссозданный художником по свету Тило Ройтером,  человек испытывает страх перед самим собой, перед себе подобными, перед всесильной природой и перед раскинувшимся где-то за стеной темноты космосом.  Этот священный ужас рождает мифологию, религию, ритуалы и формирует систему отношений в общине. А отношения в то время состоят всего из нескольких оппозиций: «мы — они», а в условиях ритуала — «мы (община) — он (жертва)» и «я (жертва) — они (община)».  Так что начала коллективизма, индивидуализма и эгоцентризма рождаются из этой системы, что наглядно демонстрируется хореографом: напуганные внешними силами, люди сбиваются в группки и даже выражают заботу о судьбе ближних, однако, как только появляется иллюзия, что можно защитить себя, принеся в жертву другого, они уже не думают о родственных чувствах и с завидным единодушием отправляют жертву на смерть.  А осознание того, что существует отличное от «они» «я», впервые появляется в разуме жертвы, и в её предсмертном танцевальном монологе, созданном Сашей Вальц с поразительной силой, видятся первые страдания, первый бунт ущемлённой обществом индивидуальности.

 Партия Избранницы была доверена приме Екатерине Кондауровой. И, хотя бесспорный талант балерины обещал вхождение в роль и глубокое её понимание, такой эмоциональной отдачи и безудержной вакхической силы танца зрители вряд ли могли ожидать. Жертва то конвульсивно сжимается, то вся раскрывается висящему над миром мраку, запрокидывая голову и умоляя прекратить её страдания.  Агония Избранницы вмещает в себя разнообразнейшую палитру эмоций от всё того же неистребимого  страха до готовности пожертвовать собой во имя новой жизни.  Поражает и то, насколько красит классическую приму своеобразная пластика Саши Вальц: от прерывистых, порой резких линий пляски — не танца! —  Кондауровой пробирает дрожь.

 Неистовая и действительно «беззыбкая» пляска двадцати пяти язычников на огромной сцене создаёт ощущение священнодействия, но в то же время представляется единственно возможным способом самовыражения существ, запуганных «смертирями». Один из главных принципов хореографии ученицы Мэри Вигман — это естественность, потому её «Весна священная» лишена ненужной экстатичности и надуманности. Каждое движение логически вытекает из предыдущего, и все вместе они  идеально гармонируют с музыкой и удачно подчёркивают её характер, чего не так-то уж просто добиться, учитывая сложность партитуры Стравинского. Но Вальц здесь неоценимую помощь оказала её концепция, согласно которой наряду со страхом людьми правил инстинкт и сила его, исходящая от самой покрытой песком-пеплом земли, непреодолима. Поэтому общая ритуальная пляска, ритм которой отбивается пятьюдесятью стопами, единая частота дыхания танцовщиков, партерные связки, исполняемые той или иной группой, перебежки, перекаты, падения — всё это кажется не то чтобы уместным, а даже само собой разумеющимся, поскольку предполагает переход первобытной энергии земли — матери и убийцы — в человека.

 Эта неразрывная связь с землёй приводит и к мысли об изначальной несвободе человека. В «Весне священной» Нижинского несвобода также являлась ключевым понятием. Но язычники Саши Вальц несвободны от страстей, поэтому их поведение повергает в шок почтенных зрителей, привыкших мирно дремать на высоконравственной классике. А в вызвавшей скандал, но всё же весьма целомудренной постановке Нижинского герои — покорные судьбе куклы, выплясывающие как-то равнодушно-марионеточно, им неведомы пробуждаемые инстинктами страсти. Несвобода здесь есть власть рока, а не невозможность справиться с заложенными в человека жизнью желаниями и страхами.

 Вероятно, в том числе и это имел в виду Стравинский, рассказавший в «Хронике моей жизни» о расхождении его собственного видения балета с идеями Нижинского: «Во всех танцах ощущались какие-то тяжелые и ни к чему не приводящие усилия, и не было той естественности и простоты, с которыми пластика должна всегда следовать за музыкой. Как все это было далеко от того, что я хотел!» Уж чего, а естественности и простоты в хореографии госпоже Вальц не занимать, и маэстро, быть может, остался бы ею доволен. В самом деле, стремительные движения персонажей Саши Вальц выражают основные, то есть животные, чувства, но мимика при этом указывает и на зарождающуюся внутреннюю жизнь, попытки осознания происходящего и своей роли в нём, а в качестве напоминания о так  много значившем в постановке Нижинского могучем фатуме у Вальц присутствует только нависшее над сценой нечто, напоминающее дамоклов меч. Все её режиссёрские и хореографические находки вкупе создают уникальный по эмоциональному заряду и силе воздействия спектакль. Так что, прислушавшись к заветам Стравинского, Саша Вальц весьма убедительно воссоздала мрачную сказку тех древних, «узывных», лет, которых и временами не назовёшь, разве что «времирями».

Наталья Плуталовская

Фото Натальи Разиной

(Источник)