Вероника Кулагина
- 21 мая 2019 г.
- 4 мин. чтения

Золотой час «Медузы»

Весь май на сцене лондонского Royal Opera House демонстрируются балеты трех хореографов, чьи имена то и дело появляются на афишах различных мировых балетных площадок. У каждого свой профессиональный почерк, жизненный багаж, взгляд на искусство танца, но объединяет хореографов одна основополагающая вещь, в российских реалиях, как выяснилось, не такая уж обязательная, − профессионализм.

Между балетом «В золотой час» (Within the Golden Hour) британца Кристофера Уилдона и «Схемой полета» канадского хореографа Кристал Пайт расположили мировую премьеру бельгийца Сиди Ларби Шеркауи «Медуза».

Сара Лэмб и Александр Кэмпбелл в балете «В золотой час» Кристофера Уилдона. Фото Тристама Кентона

Кристофер Уилдон, чей балет открывает вечер, автор «Зимней сказки» (последней премьеры Большого театра), поставил «В золотой час» для Балета Сан-Франциско в 2008 году, в рамках празднования 75-летия компании. С 2016 года спектакль, вдохновленный «золотой» палитрой полотен Густава Климта, включен в репертуар Королевского балета. Хореограф создавал спектакль в сотрудничестве с итальянским композитором-минималистом Эцио Боссо – оригинальная партитура для струнных с включенной в неё музыкой Вивальди создана специально для балета – и художником по костюмам Джаспером Конраном, который придумал, как одеть артистов в климтовскую «мозаику»: танцовщики появляются на сцене в телесного цвета платьях (женщины) и комбинезонах до колен (мужчины) с закрепленными на них переливающимися прямоугольными «мазками».

Казалось бы, чем в XXI веке может пленить неоклассический балет, состоящий из антре, соло и коды? Тем же, чем и прежде, во времена Баланчина, − красотой логики хореографического синтаксиса, соединенного с доходящей до фанатизма музыкальностью. Четыре блестящих дуэта, один из которых – мужской, поставлены на основе известных всем классических па, но их сочетание с широкими прыжками по второй позиции и мечущимся, похожим на движение шайбы в аэрохоккее, движением корпуса, с поддержками на полу, словно тень на воде повторяющими движение в воздухе, вдруг сокращенными стопами и согнутыми коленями между русскими «припаданиями» со сложенными перед грудью руками, рождают то, что называется авторским почерком. В нем своеобразие и полет профессиональной мысли, без натуги и пафоса, без желания произвести впечатление. Так, из тех же слов, которыми пользуются все люди, состоят тексты Набокова.

«Медуза» Шеркауи на музыку Генри Пёрселла – балет об изнасиловании и его последствиях – поставлен специально для Королевского балета. Взяв столь непростую тему, сорокатрехлетний хореограф, за плечами которого более пятидесяти балетных постановок (балет «Сутра» в 2014 году побывал в Петербурге в рамках фестиваля «Дягилев P.S.»), говорит о ней без надрыва и фальши. В основе – древнегреческая легенда (скорее всего, Шеркауи опирался на «Метаморфозы» Овидия) о Медузе, прекрасной жрице храма Афины, чья красота привлекала многих мужчин, среди них – воин Персей и морской бог Посейдон. Не привыкший к отказам, он овладевает девушкой силой. Однако гнев Афины обрушивается не на Посейдона, как можно было бы предположить, а на Медузу, обращенную за осквернение храма в чудовище с волосами-змеями и взглядом, превращающим в камень. Так мифология – основной инструмент самопознания человечества – являет нам вполне современную историю, где жертва становится виновницей, а «истинный герой» не только не получает наказания, но и продолжает преспокойно наведываться в храм, выбирая себе все новых красавиц.

Хореографические образы Шеркауи – безошибочны и потому беспощадны. В дуэте Посейдона и Медузы она, хватая ртом воздух, тонет, как в страшном, замедленном по всем правилам кошмара, сне; отталкиваясь от его плеч, тщетно пытается всплыть, но только глубже погружается в бездну. После этого все мужчины превращаются для Медузы в рыб, скользких и одноликих, (она, распластываясь в верхних поддержках, «косит» их головы ногами, словно римская колесница с серпоподобными лезвиями), все – кроме Персея. Посланный Афиной, он приходит за её головой. Изувеченная жертва, превратившаяся в палача, – она сопротивляется Персею, но словно лишь для того, чтобы эгоистичный и глуповатый храбрец смог почувствовать себя настоящим воином и в полной мере насладиться победой. Сорвав с Медузы голову (змеящийся головной убор в виде шапки, закрепляющейся под подбородком, придумала художник по костюмам Оливия Помп), он вручает её Афине (Оливия Коули).

Медуза - Наталья Осипова, Персей - Мэтью Болл. Балет «Медуза» в хореографии Сиди Ларби Шеркауи.

Фото Тристама Кентона

Наталья Осипова перевоплотилась в Медузу со всей страстью, присущей её натуре, не знающей полумер (впечатление от исполнения было бы куда сильнее, если бы балерина не поправляла убор из змей во время действия и заправила бы бантики от тесемок, превращающие даже самые красивые стопы в «лохматые» заморыши). Партнерами, не поблекнувшими под натиском темперамента бурной примы, стали статный красавец Мэтью Болл (Персей) и невозмутимо опасный Рёити Хирано (Посейдон).

Мускулистая танцовщица, словно горгона с полотен Бёрн-Джонса, царила на сцене, погружая зрителя в мир боли и отчаяния. Одно Pas de bourrée спиной к залу, в котором её героиню, униженную, потерянную, превращенную в чудовище, словно било током, стоило целого спектакля. Последний же монолог под «O, let me weep» из семи-оперы Пёрселла «Королева фей» в фантастическом исполнении Айлиш Тинан (сопрано) стал гимном чистой души, уже исторгнутой из тела, всегда одинокой и всегда прекрасной.

Хореограф Кристал Пайт, сооружающая из танцовщиков кинетические скульптуры, прочно сосредоточена на общемировых проблемах. Её можно назвать Стефаном Цвейгом балетного искусства, размышляющим о том, что главное зло и главная надежда этого мира – человек. «Схема полета» (2017) на музыку «Симфонии печальных песен» польского композитора Хенрика Гурецкого поднимает на трагическую высоту тему миграции. Причем так высоко, что моя соседка справа решила, что это балет о Холокосте.

Человеческая «многоножка», состоящая из тридцати шести артистов балета, перемещается по сцене, то распадаясь на ансамбли, разрывающие пространство вертикальными шпагатами и поступательно содрогающимися вперед и вниз, будто от рвоты, телами танцовщиков, то собирается вновь, выстраиваясь в очередь, кажущуюся бесконечной – оба конца теряются за кулисами. Людей в серых пальто-шинелях (художник по костюмам Нэнси Брайан) засыпает снег и отсекают от двух других оставшихся на авансцене закрывающиеся ворота. Одна остается сидеть, другой мечется до тех пор, пока не замечает, что сидящей гораздо хуже, чем ему: она уже не протестует, а лишь качается из стороны в сторону в безмолвном плаче. Он касается её плеча, и они замирают, обретя каждый своё успокоение – он утешая, она получив утешение.

И зритель, пришедший на вечер трех балетов, обязательно найдет каждый свое: растворится в красоте логики Кристофера Уилдона, погрузится в трагически-очищающую историю Сиди Ларби Шеркауи или посочувствует мигрантам Кристал Пайт.