Красота спасёт мир, утверждал классик. Правдивость его слов подтверждает творческий путь солистки Театра балета Бориса Эйфмана Марии Абашовой. Глубоко мыслящей и глубоко чувствующей. В танце для нее не существует ничего невозможного.

– Маша, ты пришла в мир балета из спорта, я права?

– Да, с семи лет я занималась художественной гимнастикой. Когда мне было десять лет, к нам пришла педагог классического танца, в прошлом солистка Львовского театра оперы и балета, Анна Гавриловна Сопрунова, и я стала заниматься хореографией. Это она рассмотрела во мне способности к классическому танцу и уже через год поставила меня на пуанты…

– И как только ты на них встала, сразу стала солисткой?

– Нет, не сразу. Год я проучилась в хореографической школе, где нас приучали к большой сцене, занимая в спектаклях Львовского театра оперы и балета. В то время там была очень сложная ситуация с солистами, танцевать было некому. И поэтому за меня серьёзно взялись. Балетмейстер Пётр Гараевич Малхасянц и его жена педагог-репетитор Ирина Сергеевна Красногорова меня заметили и решили вырастить балерину. Конечно, они рисковали. Мне вспоминается, как я просто упала на одном из спектаклей «Баядерки», потому что у меня не хватило сил и опыта... Мне было всего четырнадцать лет, а тут такой сложный спектакль.

– И ты ушла из спорта, где победы такие явные, в искусство - где победы более призрачны и субъективны… Почему?

– Я помню, в детстве, где-то в четыре года, я увидела в записи спектакль «Жизель».

Мне это очень запомнилось… И я взахлёб рассказывала маме, что случилось с тётей. Как она сошла с ума и никого не узнавала. Для меня это было очень яркое впечатление! А в спорт пришла потому, что у меня было много проблем со здоровьем. Врачи посоветовали маме закалять меня, нарастить мышечный корсет, словом, заняться плаванием и гимнастикой. Просто для укрепления здоровья. Я жутко боялась воды, так что выбор был сделан в пользу гимнастики. А там уже начались тренировки и соревнования. Мама относилась ко всему этому очень и очень строго. И если бы не она, то я оставила бы все эти занятия уже через полгода. Там ведь всё было действительно очень по-взрослому. Внутри существовала жёсткая иерархия! Да, наверное, эта школа выживания помогла мне и в дальнейшем. В театре тоже не просто существовать…

– Своё профессиональное образование ты завершила в Австрии. Как это случилось?

– Я очень хотела учиться в Петербурге. Но поскольку я в то время была гражданкой Украины, то обучение в Академии им. Вагановой стоило каких-то немыслимых для нас денег. Мои родители не могли себе это позволить. А в Австрию меня пригласили учиться бесплатно. Тогда (да и сейчас) классический танец преподавали русские педагоги из Петербурга, Москвы. Поэтому так получилось, что в Петербург я попала позже…

– И попала в труппу Театра Бориса Эйфмана. Это был его выбор или твой?

– Это был его выбор. Он увидел меня на конкурсе балета. Но я очень не хотела работать у него. Во-первых, я просто совсем ничего не знала об этом театре. Во-вторых, я была уверена, что останусь работать в Европе. Я очень противилась до тех пор, пока не увидела спектакль Эйфмана «Красная Жизель». И тогда сразу поняла, что хочу работать именно в этом театре. Правда, мелькнула мысль, что я никогда не смогу сделать все эти сумасшедшие поддержки, почти летать, выдерживать из спектакля в спектакль этот ритм, нерв! Но сейчас уже делаю все, и даже не замечаю как.

– Получается, что ты не прошла тяжёлый путь артистки кордебалета?

– Прошла и этот путь, но недолго. В то время, когда я пришла в труппу, были очень длительные гастроли в Америке. Пока подбирали партнёров, как для солистки, меня попросили войти в общие номера. Я была не против. Тем более после окончания школы мне казалось, что я была пухленькой рядом с худыми и высокими артистками балета Эйфмана. Но за эти гастроли очень быстро похудела, приобрела хорошую форму и потом уже исполняла только сольные партии. Зато я успела понять, как тяжело работать артистом кордебалета. Ты должен видеть, что происходит и справа, и слева, и сзади. Все должны быть единым целым, как стая! Быть солисткой и отвечать только за себя – намного проще.

– «Анна Каренина» – первый спектакль, поставленный именно на тебя…

– Да, это был первый двухактный балет, в процессе рождения которого я участвовала.

– Насколько Эйфман, как хореограф, идёт в творчестве от индивидуальности исполнителя? Ему интересна личность артиста?

– Да, безусловно. Но раньше, как мне кажется, этого было больше. У его солистов – это те, с кем мне посчастливилось танцевать на одной сцене – Альберт Галичанин, Елена Кузьмина, Игорь Марков, Вера Арбузова – были очень интересные драматические роли. Танец раньше был эмоциональней, но намного проще! Сейчас же текст танца невероятно усложнен!

– Эйфман часто использует для своих постановок литературные произведения классиков – Достоевского, Чехова. Пушкина… Это всё такие разные миры, разный подход к бытию!

– Знаете, из-за того, что все это ставит Борис Яковлевич, под влиянием очень сильной творческой личности как бы объединяется в одну тему. Он из всех произведений вытягивает не то чтобы черноту, как некоторые говорят, но какую-то такую тёмную глубину… Все спектакли на высочайшей степени трагизма…Но, может быть, без этого их было бы не так интересно смотреть!

– А что тебе самой ближе – трагизм Достоевского, психологическая акварель Чехова или поэтика Пушкина?

– Мне ближе Толстой. Я всё пыталась понять, как же Эйфман ощущает, чувствует своих героев и героинь. И не понимаю до сих пор. Всё настолько сложно у него.

– Созданы киноверсии балетов из репертуара театра – «Анна Каренина», «Онегин»… Тебе понравилась эта работа?

– Да, и недавно был снят «По ту сторону греха». Я получила огромное удовольствие! В работе над первыми двумя я не участвовала, так как была в декрете. Мне было неважно, сколько дублей нужно снять, десять или двадцать. Я, видимо, перфекционист… Всё время просила переснять ещё и ещё, чтобы что-то исправить. Всё нравилось – и камера, и грим. Фантастика!

– Тебе было бы нужно сниматься в кино, раз ты так любишь камеру…

– Пока не зовут. Было время когда активно приглашали. Но напряженная работа в театре, плотный гастрольный график не позволяют отвлекаться. Да и наш хореограф не любит отпускать своих артистов. Он всё время работает над новыми спектаклями и артист должен быть всегда у него на виду. Даже на несколько дней не отпускает.

– Но тем не менее с другой камерой – фото, ты работаешь достаточно много.

Если архитектура – это застывшая музыка, то фотографию можно назвать застывшим танцем?

– Иногда это даже моя проблема! Я могу засесть за компьютер и начать смотреть фотографии. И смотреть их просто бесконечно. Нахожу новых для себя фотографов. Это искусство настолько близкое и доступное. Мне нравится наблюдать, как раскрываются при этом люди. Как фотографы каждый по-своему видят мир. Иногда, даже когда просто даёшь человеку фотоаппарат, чтобы он снял тебя, некоторые меняют угол, некоторые фокусируются на другом – и получается нечто удивительное. А некоторые просто не видят… Фотография моя болезнь.

– Есть у тебя какой-то свой фотограф, как у тебя есть свой хореограф?

– Нет. Всё время хочется пробовать что-то новое. Наступает какой-то период, когда понимаешь, что хочется попробовать всё! Интересно и в грязи побывать, и на ветру. Быть и страшной, и смешной. Если сначала была потребность быть всё время красивой и всем нравиться, то сейчас хочется всё попробовать!

– Ветра и грязи в Петербурге предостаточно. А хватает ли тебе солнца, как южному человеку?

– Нет, солнца, по-моему, здесь всем не хватает. Но мне очень нравится жить и работать в Петербурге. У меня здесь семья, которая меня радует и дает тепло.

– С рождением ребёнка пришло какое-то новое мироощущение?

– Если говорить о работе, то я легко вошла в форму и вернулась на сцену. До рождения ребёнка танец – это было для меня всё. Это была вся моя жизнь. Конечно же, опыт материнства наложился на все мои роли. Изменились приоритеты. И сейчас я иногда думаю, почему я всё это делаю? Правильно ли, что смыслом моей жизни был танец? Это новые мысли для меня и поэтому немного пугают…

– А как ты думаешь, танец своей гармонией может повернуть мир к прекрасному?

– Мне кажется, что сейчас танец стал очень доступным. Нас просто захлестывает волна разных телешоу. Все вокруг танцуют. И многие танцуют талантливо. Но сам балет иногда поставлен на поток. Нет такого глубокого подхода, как раньше. Часто это даже напоминает работу завода. Танцуешь и получаешь деньги. Нет легендарных, сложившихся пар… Всё чаще звучит лозунг, что незаменимых нет! Он звучит во всех театрах. Как бы ты ни танцевал – ты такой же, как и все. После спектакля тебя могут ждать толпы поклонников, но на следующий день ты приходишь с утра в театр… Снова нужно работать. Снова всё доказывать и себе и другим.

А что касается Вашего вопроса, то гармония – одна из форм прекрасного. А красота спасет мир...

Беседовала Светлана Аввакум

Фото автора